Две жизни Николь - Страница 37

— Он говорил, что его героиня необыкновенно красива. Я вижу тут только одну женщину, которая подходит под это определение, и она пришла вместе с Хантом. Так что вряд ли я мог ошибиться в своих предположениях, — бойко ответил тот, отпивая из стаканчика горячий кофе.

Девушка сидела молча, словно ее и не было в комнате.

Когда Ульрих Хант вернулся, он виновато проговорил:

— Простите, Николь, я так стремительно убежал, что не успел вас представить своим сотрудникам.

— Ничего, Ульрих, я уже исправил твою ошибку, — высунулся из-за монтажного аппарата Энтони.

— Замечательно, теперь пойдемте, я вам что-то покажу…

Больше не говоря ни слова, он взял за руку Николь и повел ее в небольшой зал для просмотра.

— Я хочу, чтобы вы оценили все, что я отснял в Тибете, — пояснил он.

— Но я ничего не понимаю в вашей работе, — немного испугалась Николь, остановившись в дверях полутемного помещения.

— Вы просто смотрите, а потом скажете, что вам понравилось, а что — нет.

Они сели, выключился свет, и Николь увидела на экране пик Эвереста…

Сердце защемило. Вспомнилось все, что было пережито там, в Тибете. Язык, который при встрече выставил проводник, чтобы доказать, что он не дьявол. Трудности восхождения на гору. Свет, увиденный ею в ночи. Спокойное лунообразное лицо Цанджан-ба. Бесконечные практики. Зеркало, в котором отразилась новая Николь…

ВСЕ.

Огромное, емкое слово, способное вместить в себя целую жизнь.

На экране один за другим мелькали кадры. Удивительно, но буквально в каждом фрагменте пленки ощущался необычный, немного сумасшедший талант мистера Ханта. Все, что он отснял на Тибете, было потрясающе. Совершенно дикая, первозданная природа, непритязательный, почти нищенский быт коренных жителей, паломники со своей только им понятной философией, загадочные узкоглазые лица тибетцев, таинственность их храмов…

— Ну как? — незамедлительно спросил Ульрих, как только погас экран, и вопросительно посмотрел на Николь.

— Ульрих… это здорово. Правда, я ничего не понимаю в кино, но, мне кажется, вы удивительно талантливы. Все, что я сейчас увидела, просто заворожило меня. Задело душу… — Она увидела искреннюю радость в его глазах. Ульрих облегченно вздохнул и улыбнулся с какой-то ребячливой гордостью. И это помогло ей расковаться, отойти от официального тона и заговорить с ним так, как будто они давно знакомы, как будто делают какое-то общее дело. — Знаешь, это по-настоящему хорошо. Я все это узнала, пережила заново. Ты сумел показать Тибет таким, как он есть, — он у тебя простой и одновременно таинственный. Такой же простой и непостижимый, как сама Истина…

Она не заметила, как перешла на «ты». Но почему-то в эту минуту ей показалось, что она знает мистера Ханта вечность.

И она не хотела разубеждать себя.

— Спасибо тебе, Николь! — Он тоже перешел на «ты» и, похоже, тоже не отдавая себе в этом отчета, как будто это было чем-то само самой разумеющимся. — Я надеюсь, что ты мне поможешь сделать этот фильм еще более реалистичным. Ведь ты там постигла целую философию выживания! — Ульрих был увлечен настолько, насколько это было возможно для человека с темпераментом творческой личности. Рядом с Николь он чувствовал себя в своей тарелке. Он видел в ней своего союзника, единомышленника и…

Вдруг он как-то по-мальчишески воскликнул, проворно вскакивая с мягкого кресла.

— Послушай, Николь! Мне еще в самолете пришла в голову блестящая идея, которую ты мне поможешь осуществить! Я буду снимать тебя! Кадры фильма будут перемежаться твоими рассказами о Тибете, о монастыре в горах, о том, что ты там увидела, пережила и прочувствовала. — Тут он словно засомневался. — Ты ведь согласна? — спросил он более тихим голосом.

Николь нерешительно пожала плечами.

— Смогу ли… — Ее заинтересовало предложение, но она никогда не снималась, ничего не понимала в кинопроизводстве и у нее были свои проекты и планы. — А потом, я собиралась открыть, как и прежде, свою галерею, да и вообще у меня…

Ульрих не дал ей договорить.

— К черту все! Ты сможешь! Твоя галерея подождет! Ей-богу, наш фильм важнее! Значит, да! И еще раз — да! Возражений не принимается! — принял он за нее решение, и ей почему-то не захотелось его оспаривать. Почему бы и нет, подумала она. Может быть, это будет куда интереснее, чем возня с галереей. — Теперь едем в ресторан. Думаю, мы оба проголодались. — Ульрих Хант бережно взял Николь за руку, и они пошли по тем же самым длинным коридорам к выходу.

Пока водитель вез их в ресторан, Ульрих жаловался на Энтони.

— Талантливый парень, но наркотики губят его душу. Не знаю даже, что с ним и делать. Денег у его родителей выше крыши, вот он и пользуется ими на всю катушку. Ему бы лечь в клинику, но он даже слушать об этом не хочет…

Николь слушала его и ловила себя на том, что ее живо волнуют его проблемы. Ее не покидало чувство, что она уже никогда в жизни не расстанется с этим человеком. От него просто исходили флюиды тепла, заботы и надежности. Ей было с ним легко и просто.

Как не было никогда и ни с кем.

Ресторан располагался на берегу океана. Столик для них уже был заказан. Они сидели на открытой площадке. Легкий ветерок ласково и нежно гладил их лица и блуждал в волосах. Учтивый метрдотель незамедлительно принес им отличное вино, следом за ним подоспели официанты и выставили перед ними изысканные закуски. Ульрих рассказывал о своей жизни какие-то забавные истории. Николь его внимательно слушала и беззаботно хохотала. О себе она почти все рассказала еще в самолете, заняв этим долгим и местами трагическим рассказом почти все время перелета с одного континента на другой.